Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну, скажите, пожалуйста: ну, не совестно ли вам? Я на вас одних полагалась, как на порядочного человека: все вдруг выбежали,
и вы туда ж за ними!
и я вот ни
от кого
до сих пор толку не доберусь. Не стыдно ли вам? Я у вас крестила вашего Ванечку
и Лизаньку, а вы вот как со мною поступили!
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков
и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове
до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие,
и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают
от чистого сердца, а не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да
и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
— Коли всем миром велено:
«Бей!» — стало, есть за что! —
Прикрикнул Влас на странников. —
Не ветрогоны тисковцы,
Давно ли там десятого
Пороли?.. Не
до шуток им.
Гнусь-человек! — Не бить его,
Так уж кого
и бить?
Не нам одним наказано:
От Тискова по Волге-то
Тут деревень четырнадцать, —
Чай, через все четырнадцать
Прогнали, как сквозь строй...
Кутейкин. Из ученых, ваше высокородие! Семинарии здешния епархии. Ходил
до риторики, да, Богу изволившу, назад воротился. Подавал в консисторию челобитье, в котором прописал: «Такой-то де семинарист, из церковничьих детей, убоялся бездны премудрости, просит
от нея об увольнении». На что
и милостивая резолюция вскоре воспоследовала, с отметкою: «Такого-то де семинариста
от всякого учения уволить: писано бо есть, не мечите бисера пред свиниями, да не попрут его ногами».
Простаков. Странное дело, братец, как родня на родню походить может. Митрофанушка наш весь в дядю.
И он
до свиней сызмала такой же охотник, как
и ты. Как был еще трех лет, так, бывало, увидя свинку, задрожит
от радости.
А Бородавкин все маневрировал да маневрировал
и около полдён достиг
до слободы Негодницы, где сделал привал. Тут всем участвующим в походе роздали по чарке водки
и приказали петь песни, а ввечеру взяли в плен одну мещанскую девицу, отлучившуюся слишком далеко
от ворот своего дома.
Он не был ни технолог, ни инженер; но он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить мир. Он ничего не знал ни о процессе образования рек, ни о законах, по которому они текут вниз, а не вверх, но был убежден, что стоит только указать:
от сих мест
до сих —
и на протяжении отмеренного пространства наверное возникнет материк, а затем по-прежнему,
и направо
и налево, будет продолжать течь река.
3) Устраивать
от времени
до времени секретные в губернских городах градоначальнические съезды. На съездах сих занимать их чтением градоначальнических руководств
и освежением в их памяти градоначальнических наук. Увещевать быть твердыми
и не взирать.
Разом, без всякого предварительного уговора, уцелевшие
от бригадирских когтей сто пятьдесят"крестов"очутились на площади ("отпадшие"вновь благоразумно скрылись)
и, дойдя
до градоначальнического дома, остановились.
Тем не менее глуповцы прослезились
и начали нудить помощника градоначальника, чтобы вновь принял бразды правления; но он,
до поимки Дуньки, с твердостью
от того отказался. Послышались в толпе вздохи; раздались восклицания: «Ах! согрешения наши великие!» — но помощник градоначальника был непоколебим.
Поэтому почти наверное можно утверждать, что он любил амуры для амуров
и был ценителем женских атуров [Ату́ры (франц.) — всевозможные украшения женского наряда.] просто, без всяких политических целей; выдумал же эти последние лишь для ограждения себя перед начальством, которое, несмотря на свой несомненный либерализм, все-таки не упускало
от времени
до времени спрашивать: не пора ли начать войну?
Предстояло атаковать на пути гору Свистуху; скомандовали: в атаку! передние ряды отважно бросились вперед, но оловянные солдатики за ними не последовали.
И так как на лицах их,"ради поспешения", черты были нанесены лишь в виде абриса [Абрис (нем.) — контур, очертание.]
и притом в большом беспорядке, то издали казалось, что солдатики иронически улыбаются. А
от иронии
до крамолы — один шаг.
19) Грустилов, Эраст Андреевич, статский советник. Друг Карамзина. Отличался нежностью
и чувствительностью сердца, любил пить чай в городской роще
и не мог без слез видеть, как токуют тетерева. Оставил после себя несколько сочинений идиллического содержания
и умер
от меланхолии в 1825 году. Дань с откупа возвысил
до пяти тысяч рублей в год.
14) Микаладзе, князь, Ксаверий Георгиевич, черкашенин, потомок сладострастной княгини Тамары. Имел обольстительную наружность
и был столь охоч
до женского пола, что увеличил глуповское народонаселение почти вдвое. Оставил полезное по сему предмету руководство. Умер в 1814 году
от истощения сил.
Соображения эти показались
до того резонными, что храбрецы не только отреклись
от своих предложений, но тут же начали попрекать друг друга в смутьянстве
и подстрекательстве.
Такова была простота нравов того времени, что мы, свидетели эпохи позднейшей, с трудом можем перенестись даже воображением в те недавние времена, когда каждый эскадронный командир, не называя себя коммунистом, вменял себе, однако ж, за честь
и обязанность быть оным
от верхнего конца
до нижнего.
Скорым шагом удалялся он прочь
от города, а за ним, понурив головы
и едва поспевая, следовали обыватели. Наконец к вечеру он пришел. Перед глазами его расстилалась совершенно ровная низина, на поверхности которой не замечалось ни одного бугорка, ни одной впадины. Куда ни обрати взоры — везде гладь, везде ровная скатерть, по которой можно шагать
до бесконечности. Это был тоже бред, но бред точь-в-точь совпадавший с тем бредом, который гнездился в его голове…
Есть градоначальники, кои
до того объедаются присылаемыми
от купцов стерлядями, что в скором времени тучнеют
и делаются к предписаниям начальства весьма равнодушными.
От зари
до зари кишели люди в воде, вбивая в дно реки сваи
и заваливая мусором
и навозом пропасть, казавшуюся бездонною.
От зари
до зари люди неутомимо преследовали задачу разрушения собственных жилищ, а на ночь укрывались в устроенных на выгоне бараках, куда было свезено
и обывательское имущество.
Потом подъехали к реке, поставили лошадей под березками
и пошли в купальню. Кучер Терентий, привязав к дереву отмахивающихся
от оводов лошадей, лег, приминая траву, в тени березы
и курил тютюн, а из купальни доносился
до него неумолкавший детский веселый визг.
— По делом за то, что всё это было притворство, потому что это всё выдуманное, а не
от сердца. Какое мне дело было
до чужого человека?
И вот вышло, что я причиной ссоры
и что я делала то, чего меня никто не просил. Оттого что всё притворство! притворство! притворство!…
Очень может быть, что благовидное лицо бабы в калошках много содействовало тому впечатлению благоустройства, которое произвел на Левина этот крестьянский дом, но впечатление это было так сильно, что Левин никак не мог отделаться
от него.
И всю дорогу
от старика
до Свияжского нет-нет
и опять вспоминал об этом хозяйстве, как будто что-то в этом впечатлении требовало его особенного внимания.
Он прочел письма. Одно было очень неприятное —
от купца, покупавшего лес в имении жены. Лес этот необходимо было продать; но теперь,
до примирения с женой, не могло быть о том речи. Всего же неприятнее тут было то, что этим подмешивался денежный интерес в предстоящее дело его примирения с женою.
И мысль, что он может руководиться этим интересом, что он для продажи этого леса будет искать примирения с женой, — эта мысль оскорбляла его.
Это было одно из тех мест, которых теперь, всех размеров,
от 1000
до 50 000 в год жалованья, стало больше, чем прежде было теплых взяточных мест; это было место члена
от комиссии соединенного агентства кредитно-взаимного баланса южно — железных дорог
и банковых учреждений.
— Ах! — вскрикнула она, увидав его
и вся просияв
от радости. — Как ты, как же вы (
до этого последнего дня она говорила ему то «ты», то «вы»)? Вот не ждала! А я разбираю мои девичьи платья, кому какое…
— Что это за бессмыслица! — говорил Степан Аркадьич, узнав
от приятеля, что его выгоняют из дому,
и найдя Левина в саду, где он гулял, дожидаясь отъезда гостя. — Mais c’est ridicule! [Ведь это смешно!] Какая тебя муха укусила? Mais c’est du dernier ridicule! [Ведь это смешно
до последней степени!] Что же тебе показалось, если молодой человек…
Он с новой силой почувствовал самого себя,
от упругих движений ног
до движения легких при дыхании,
и что-то защекотало его губы.
Скосить
и сжать рожь
и овес
и свезти, докосить луга, передвоить пар, обмолотить семена
и посеять озимое — всё это кажется просто
и обыкновенно; а чтобы успеть сделать всё это, надо, чтобы
от старого
до малого все деревенские люди работали не переставая в эти три-четыре недели втрое больше, чем обыкновенно, питаясь квасом, луком
и черным хлебом, молотя
и возя снопы по ночам
и отдавая сну не более двух-трех часов в сутки.
И каждый год это делается по всей России.
Косые лучи солнца были еще жарки; платье, насквозь промокшее
от пота, липло к телу; левый сапог, полный воды, был тяжел
и чмокал; по испачканному пороховым осадком лицу каплями скатывался пот; во рту была горечь, в носу запах пороха
и ржавчины, в ушах неперестающее чмоканье бекасов;
до стволов нельзя было дотронуться, так они разгорелись; сердце стучало быстро
и коротко; руки тряслись
от волнения,
и усталые ноги спотыкались
и переплетались по кочкам
и трясине; но он всё ходил
и стрелял.
Когда Левин разменял первую сторублевую бумажку на покупку ливрей лакею
и швейцару, он невольно сообразил, что эти никому ненужные ливреи, но неизбежно необходимые, судя по тому, как удивились княгиня
и Кити при намеке, что без ливреи можно обойтись, — что эти ливреи будут стоить двух летних работников, то есть около трехсот рабочих дней
от Святой
до заговень,
и каждый день тяжкой работы с раннего утра
до позднего вечера, —
и эта сторублевая бумажка еще шла коло̀м.
«Благословен Бог наш всегда, ныне
и присно
и во веки веков», смиренно
и певуче ответил старичок-священник, продолжая перебирать что-то на аналое.
И, наполняя всю церковь
от окон
до сводов, стройно
и широко поднялся, усилился, остановился на мгновение
и тихо замер полный аккорд невидимого клира.
В маленьком грязном нумере, заплеванном по раскрашенным пано стен, за тонкою перегородкой которого слышался говор, в пропитанном удушливым запахом нечистот воздухе, на отодвинутой
от стены кровати лежало покрытое одеялом тело. Одна рука этого тела была сверх одеяла,
и огромная, как грабли, кисть этой руки непонятно была прикреплена к тонкой
и ровной
от начала
до средины длинной цевке. Голова лежала боком на подушке. Левину видны были потные редкие волосы на висках
и обтянутый, точно прозрачный лоб.
Оттого ли, что дети видели, что мама любила эту тетю, или оттого, что они сами чувствовали в ней особенную прелесть; но старшие два, а за ними
и меньшие, как это часто бывает с детьми, еще
до обеда прилипли к новой тете
и не отходили
от нее.
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли: я бы позвал тебя к себе, но жена не совсем здорова. А вот что: если ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду
от четырех
до пяти. Кити на коньках катается. Ты поезжай туда, а я заеду,
и вместе куда-нибудь обедать.
Но ему во всё это время было неловко
и досадно, он сам не знал отчего: оттого ли, что ничего не выходило из каламбура: «было дело
до Жида,
и я дожида-лся», или
от чего-нибудь другого. Когда же наконец Болгаринов с чрезвычайною учтивостью принял его, очевидно торжествуя его унижением,
и почти отказал ему, Степан Аркадьич поторопился как можно скорее забыть это.
И, теперь только вспомнив, покраснел.
Она обрадовалась
и смутилась
от своей радости
до такой степени, что была минута, именно та, когда он подходил к хозяйке
и опять взглянул на нее, что
и ей,
и ему,
и Долли, которая всё видела, казалось, что она не выдержит
и заплачет.
Получив
от лакея Сергея Ивановича адрес брата, Левин тотчас же собрался ехать к нему, но, обдумав, решил отложить свою поездку
до вечера. Прежде всего, для того чтобы иметь душевное спокойствие, надо было решить то дело, для которого он приехал в Москву.
От брата Левин поехал в присутствие Облонского
и, узнав о Щербацких, поехал туда, где ему сказали, что он может застать Кити.
Но после этого часа прошел еще час, два, три, все пять часов, которые он ставил себе самым дальним сроком терпения,
и положение было все то же;
и он всё терпел, потому что больше делать было нечего, как терпеть, каждую минуту думая, что он дошел
до последних пределов терпения
и что сердце его вот-вот сейчас разорвется
от сострадания.
В его лице
и фигуре,
от коротко обстриженных черных волос
и свежевыбритого подбородка
до широкого с иголочки нового мундира, всё было просто
и вместе изящно.
Место это давало
от семи
до десяти тысяч в год,
и Облонский мог занимать его, не оставляя своего казенного места. Оно зависело
от двух министерств,
от одной дамы
и от двух Евреев,
и всех этих людей, хотя они были уже подготовлены, Степану Аркадьичу нужно было видеть в Петербурге. Кроме того, Степан Аркадьич обещал сестре Анне добиться
от Каренина решительного ответа о разводе.
И, выпросив у Долли пятьдесят рублей, он уехал в Петербург.
Адвокат был маленький, коренастый, плешивый человек с черно-рыжеватою бородой, светлыми длинными бровями
и нависшим лбом. Он был наряден, как жених,
от галстука
и двойной цепочки
до лаковых ботинок. Лицо было умное, мужицкое, а наряд франтовской
и дурного вкуса.
Даже
до мелочей Сергей Иванович находил в ней всё то, чего он желал
от жены: она была бедна
и одинока, так что она не приведет с собой кучу родных
и их влияние в дом мужа, как его он видел на Кити, а будет всем обязана мужу, чего он тоже всегда желал для своей будущей семейной жизни.
Но только что он двинулся, дверь его нумера отворилась,
и Кити выглянула. Левин покраснел
и от стыда
и от досады на свою жену, поставившую себя
и его в это тяжелое положение; но Марья Николаевна покраснела еще больше. Она вся сжалась
и покраснела
до слез
и, ухватив обеими руками концы платка, свертывала их красными пальцами, не зная, что говорить
и что делать.
С той минуты, как при виде любимого умирающего брата Левин в первый раз взглянул на вопросы жизни
и смерти сквозь те новые, как он называл их, убеждения, которые незаметно для него, в период
от двадцати
до тридцати четырех лет, заменили его детские
и юношеские верования, — он ужаснулся не столько смерти, сколько жизни без малейшего знания о том, откуда, для чего, зачем
и что она такое.
Чувство радости
от близости к ней, всё усиливаясь, дошло
до того, что, подавая ей в ее корзинку найденный им огромный на тонком корне с завернувшимися краями березовый гриб, он взглянул ей в глаза
и, заметив краску радостного
и испуганного волнения, покрывшую ее лицо, сам смутился
и улыбнулся ей молча такою улыбкой, которая слишком много говорила.
Вернувшись домой, Вронский нашел у себя записку
от Анны. Она писала: «Я больна
и несчастлива. Я не могу выезжать, но
и не могу долее не видать вас. Приезжайте вечером. В семь часов Алексей Александрович едет на совет
и пробудет
до десяти». Подумав с минуту о странности того, что она зовет его прямо к себе, несмотря на требование мужа не принимать его, он решил, что поедет.
Слободка, которая за крепостью, населилась; в ресторации, построенной на холме, в нескольких шагах
от моей квартиры, начинают мелькать вечером огни сквозь двойной ряд тополей; шум
и звон стаканов раздаются
до поздней ночи.
Он бросил фуражку с перчатками на стол
и начал обтягивать фалды
и поправляться перед зеркалом; черный огромный платок, навернутый на высочайший подгалстушник, которого щетина поддерживала его подбородок, высовывался на полвершка из-за воротника; ему показалось мало: он вытащил его кверху
до ушей;
от этой трудной работы, — ибо воротник мундира был очень узок
и беспокоен, — лицо его налилось кровью.
Вулич шел один по темной улице; на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью,
и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: «Кого ты, братец, ищешь?» — «Тебя!» — отвечал казак, ударив его шашкой,
и разрубил его
от плеча почти
до сердца…